Дунай сватает невесту Владимиру

В стольном городе во Киеве
У ласкова князя у Владимира
Было пированыще, почестей пир
На многих князей, на бояров,
На могучиих на богатырей,
И на всех купцов на торговыих,
На всех мужиков деревенскиих.
Красное солнышко на вечере,
Почестен пир идет навеселе.

Испробворит Владимир стольно-киевский:
«Ан вы, все князи, бояра,
Все могучие богатыри,
Все купцы торговые,
Все мужики деревенские!
Все на пиру поженены,
Один я, князь, не женатый есть.

Знаете ль вы про меня княгиню супротивную,
Чтобы ростом была высокая,
Станом она становитая,
И на лицо она красовитая,
Походка у ней часта и речь баска;
Было бы мне, князю, с кем жить да быть,
Дума думати, долгие веки коротати,
И всем вам, князьям, всем боярам,
Всем могучиим богатырям,
Всем купцам торговыим,
Всем мужикам деревенскиим
И всему красному городу Киеву
Было-бы кому поклонятся?»

Все на пиру призамолкнули,
И ни от кого на то ответа нет.
Один удалый добрый молодец,
Из по имени Дунаюшка Иванович,
Выходил из-за столика дубового;
Очень он пьян — не шатается,
Говорит речи — не смешается,
Бьет челом, поклоняется:
«Князь Владимир стольно-киевский!

Я знаю, про то ведаю
Про тебя княгиню супротивную:
Во той во земле, в хороброй Литве,
У того королевского величества
Есть две дочери великие,
Обе дочери на выдаваньи:
Большая дочь Настасья-королевична,
Тая дочь все полякует;
А меньшая дочь все при доме живет,
Тая есть Опракса-королевична;
Она ростом высокая,
Станом она становитая,
И лицом она красовитая,
Походка у ней часта и речь баска;
Будет тебе, князю, с кем жить да быть,
Дума думати, долгие веки коротати,
И всем князьям, всем боярам,
Всем могучцим богатырям,
Всем купцам торговыим,
Всем мужикам деревенскиим
И всему красному городу Киеву
Будет кому поклонятся».
Этыя речи слюбилися;
Скажет князь Владимир стольно-киевский:
«Ай же ты, Дунаюшка Иванович!
Возьми ты у меня силы сорок тысячей,
Возьми казны десять тысячей
И поезжай во тую землю, в хоробру Литву,
И добрым словом посватайся.
Буде в честь не дают, так ты силой возьми,
А только привези Опраксу-королевичну».
Проговорит Дунаюшка Иванович:
«Солнышко ты Владимир стольно-киевский!
Не надо-ка-ва силы сорок тысячей,
Не надо казны десять тысячей,
Дай-ка ты мне любимого товарища,
Любимого товарища, Добрыню Никитича».
Испроговорит князь Владимир стольно-киевский:
«Ан же ты, Добрынюшка Никитинич!
Пожалуй ты к Дунаюшке в товарищи».
Скоро Добрынюшка понакнулся,
И скоро они выедут со города со Киева,
Скоро садились на добрых коней;
Видли добрых молодцов сядучись,
Не видли добрых молодцов едучись;
Будто ясные соколы попурхнули —
Так добрые молодцы повыехали
И скоро будут во той земле, в хороброй Литве,
У того королевского величества,
На тот двор на королевский,
Противу самыих окошечек,
И скоро сходили со добрых коней.
Проговорит Дунаюшка Иванович:
«Ай же ты, Добрыцюшка Никитинич!
Стой ты у коней, коней паси,
А поглядывай на рынду королевскую,
На палату княженсцкую;
Каково мне-ка будет, так тебя позову,
А каково бы время, так приуехать бы».
А приходит к королевскому величеству,
Знает он порядню королевскую:
Не надо креститься, молитвиться;
Бьет челом, поклоняется:
«Здравствуй, батюшка король хороброй Литвы!»
А оглянется король хороброй Литвы:
«Прежняя ты слуга, слуга верная!
Жил ты у меня три году;
Первый год жил ты во конюхах,
А другой год жил ты во чашниках, А
третий год жил ты во стольниках,
Верой служил, верой-правдою.
За твои услуги молодецкие
Посажу тебя за больший стол,
За больший стол, в больше место;
Ешь, молодец, досыта,
И пей, молодец, долюби».
И посадил его за больший стол, во больше место,
Стал его король выспрашивать:
«Скажи, скажи, Дунай, не утаи собою,
Куда ты поехал, куда путь держишь?
Нас ли посмотреть, али себя показать,
А у нас ли пожить, а еще послужить?» —
«Батюшка король хороброй Литвы!
А поехал я за добрым делом,
Засвататься на твоей дочери на Опраксии».
Этые речи ему по слюбилися:
«Ай же ты, Дунай сын Иванович!.
Не за свое дело взялся — за бездельице:
Меньшую дочь ты просватывашь,
А большую дочь чем засадил?
Ай же вы, татаровья могучие!
Возьмите Дуная за белы руки,
А сведите Дуная во глубок погреб,
Заприте решетками железныма,
Задвиньте досками дубовыма
И засыпьте песками рудожелтыма;
Пусть-ка Дунай во Литве погостит,
Во Литве погостит, в погребу посидит,
А может, Дунай догадается».
Выставал Дунай на резвы ноги,
И здымал рученьки выше своей буйной головы,
И опирается на рученьки о дубовый стол:
Столы дубовые раскряталися,
Питья на столах проливалися,
Вся посуда рассыпалася,
Все татаровья испужалися.
Скоро прибежали слуги верные
Со того двора с королевского:
«Ай же ты, батюшка король хороброй Литвы!
Ешь ты, пьешь, утешаешься,
Над собой невгодушки не ведаешь:
На дворе детина знай собой,
Во левой руке два повода добрых коней,
А во правой руке дубина сарацинская,
Как быв ясный сокол попурхивает,
Так тот добрый молодец поскакивает,
На все стороны дубиною размахивает,
И убил татар до единого,
Не оставит-то татар на семена».
Тут король догадается,
Проговорит король хороброй Литвы:
«Ай же Дунаюшка Иванович!
Напомни ты старую хлеб да соль,
Оставь татар хоть на семена,
Отдам свою дочь королевичну
За вашего князя за Владимира».
Скоро они садились на добрых коней,
Скоро поехали с того двора королевского
С молодой Опраксой-королевичной.
И во тые пути во дороженьки настигала их ночка темная;
Раздернули палатку полотняную,
И тут добры молодцы и спать легли;
Во ноженьки поставили добрых коней,
А во головы-востры копьи,
А по правую руку сабли вострые,
А по левую кинжалища булатные,
И спят добры молодцы, высыпаются,
Темную ночь коротаючись;
Ничего добры молодцы не видели,
Хоть не видели они, только слышали,
Как ехал татарин на чисто поле.
Повставали поутру ранешепько
А выходили на путь на дороженьку:
Едет татарин в погону вслед,
Добрый конь в дорожку до щеточки прогрязывал,
Камешки с дорожки вывертывал,
За два выстрела камешки выметывал.
Поехал Добрынюшка Никитинич
С Опраксой-королевичной ко городу ко Киеву.
Поехал Дунаюшка Иванович
По этой по лошадиной по ископыти,
За тым татарином в погону вслед.
Где было татарина так доезжать,
Где было татарина копьем торыкать,
Так с татарином промолвился:
«Стой ты, татарин, во чистом поле,
Рыкни, татарин, но-звериному,
Свистни, татарин, по-змеиному!»
Рыкнул татарин по-звериному,
-Свистнул татарин по-змеиному:
Темные леса распадались,
В чистом поле камешки раскатывались,
Травонька в чистом ноле повянула,
Цветочки на землю повысыпали,
Упал Дунаюшка с добра коня.
Скоро Дунаюшка ставал на резвы ноги
И сшиб татарина с добра коня:
«Скажи ты, татарин, не утаи собою:
Чьего ты, татарин, роду, чьего племени?»
Говорил татарин таковы слова:
«Ай же Дунай сын Иванович!
Как бы был я на твоих грудях,
Не спрашивал ни родины, ни дедины,
А пластал бы твои груди белые».
Садился Дунаюшка на белы груди,
Как раскинул плащи татарские ,
Хочет пластать груди белые,
А видит по пёрькам, что женский пол,
У него сердечушко ужахнулось,
А рука в плече застоялася.
«Что же ты, Дунаюшка, не опознал?
А мы в одной дороженьке не езживали,
В одной беседушке не сиживали,
С одной чарочки не кушивали?
А ты жил у нас ровно три году:
Первый год жил ты во конюхах,
А другой год ты жил во чашниках,
А третий год жил во стольниках».
-Ай же ты, Настасья-королевичиа!
Поедем мы скоро ко городу ко Киеву,
примем мы чудны кресты, золоты венцы».
Приехали ко городу ко Киеву,
Ко той ко церкви соборныя.
Меньша сестрица венчается,
Больш сестрица к венцу пришла.
Пир у них пошел ровно по три дня;
На пиру Дунаюшка расхвастался:
«Во всем городе во Киеве
Нет такого молодца на Дуная Ивановича:
Сам себя женил, а друга подарил».
Ответ держит Настасья-королевична:
«Ай же ты, Дунай Иванович!
Не пустым ли ты, Дунаюшка, расхвастался?
А и недолго я в городе побыла,
А много в городе признала:
Нет такого молодца на щепленьице,
На щепленьице — Добрыни Никитича,
А нет на смелость Алеши Поповича,
А на выстрел нет Настасьи-королевичны;
А стреляла я стрелочку каленую,
Попадала стрелкой в ножечный острей,
Рассекала стрелочку на две половиночки, —
Обе половинки равны пришли.
На взгляд ровнаки и весом равны».
Н тут Дунаюшке ко стыду пришло,
Скажет Дунаюшка Иванович:
«Ай же ты, Настасья-королевична!
Поедем, Настасыошка, в чисто поле,
Стрелять стрелочки каленые».
И выехали во чисто поле.
И стреляла она стрелочку каленую
И попадала стрелкой в ножечной острей,
Рассекала стрелочку на две половиночки:
Обе половинки равны пришли,
На взгляд ровнаки и весом равны.
И стрёлил Дунаюшка Иванович:
Так раз стрёлил — перёстрелил,
Другой раз стрёлил — недбстрелил,
И третий раз стрёлил — попасть не мог.
Тут рассердился Дунаюшка Иванович,
Наставил стрелочку каленую
Во Настасьины белы груди.
Тут Настасья ему смолилася:
«Ай же ты, Дунаюшка Иванович!
Лучше ты мне-ка-ва пригрози три грозы,
А не стреляй стрелочки каленоей.
Первую грозу мне-ка пригрози, —
Возьми ты плеточку шелковую,
Омочи плетку в горячу смолу
И бей меня по нагу телу;
И другую грозу мно-ка пригрозя, —
Возьми меня за волосы за женские,
Привяжи ко стремени седельному
И гоняй коня по чисту нолю;
И третью грозу мне-ка пригрози, —
Веди меня во улицу крестовую,
И копай по перькам во сыру землю,
И бей меня клиньями дубовыма,
И засыпь песками рудожелтыма,
Голодом мори, овсом корми;
А держи меня ровно три месяца,
А дай мне-ка черево повыносити,
Дай мне младенца нородити,
Свои хоть семена на свет спустить.
У меня во череве младенец есть, —
Такого младенца во граде нет»
По колен ножки-то в серебре,
По локоть руки-то в золоте,
По косицам частые звездочки,
А в теме печет красно солнышко!»
На эти он речи не взираючись,
И слушает стрелочку каленую
Во Настасьины белы груди;
Пала Настасья на головушку;
Пластал он ей груди белы,
Вынимал сердце со печенью;
У нее во чреве младенец есть, —
Такого младенца во граде нет:
По колен ножки-то в серебре,
По локоть руки-то в золоте,
По косицам частые звездочки,
А в теми печет красно солнышко.
Тут сам он на свои руки носегнулся.
Где пала Дунаева головушка, —
Протекала речка Дунай-река,
А где пала Настасьина головушка, —
Протекала речка Настасья-река.