В раннем средневековье и Восточная, и Центральная Европа располагали двумя большими комплексами вооружения, совместно развивающимися под воздействием общеевропейской традиции и достижений Рима, послужившими в XI — XVII вв. формированию локальных комплексов вооружения и военно-культурных традиций Балкан, Прибалтики, Руси, Центральной Европы, Причерноморья и Северного Кавказа.

Меч и сабля, топор и чекан, рогатина и пика — вот их основные символы. Реальным боевым оружием служил и аркан — действенное средство разрушения сомкнутого строя.
Практически все нововведения «варварского» способа войны проистекали из необходимости получить преимущество перед римской военной школой — увеличить дистанцию вступления в бой и обеспечить легковооруженных воинов оружием, эффективным против тяжеловооруженных.

Дротики — метательные копья

Среди копий в первые века средневековья все большую популярность завоевывают копья 1,5 — 2 м длиной, используемые и для метания, и для рукопашного боя.
Классические дротики раннего железного века — цельнометаллические пилумы или ангоны со значительно удлиненной трубкой, защищающей древко от перерубания, уступают место фрамее — копью с листовидным либо близким к треугольному пером плоскоромбового сечения и сравнительно широкими боковыми лезвиями.
Фрамея, восходящая, правда отчасти, к сариссе и предшествующая пехотной пике, предвосхитила также и специализированные разновидности копий, использовавшихся славянским войском в средневековье, — рогатину и сулицу.

Копья и Пики

Если катафракты (тяжелые всадники) древности действовали копьями типа «контарион» и«контос» (3,5 — 4,5 м) двумя руками, да еще крепя их к груди и крупу коня ременными петлями, то их средневековым потомкам для таранного удара достаточно было зажать копье под мышкой, благо имелась опора — стремя.

Стремена также позволяли сходиться вплотную в конной рубке и рубить пехоту. Закладываются и основы «копейной рубки» — нанесение ударов краем пера первоначально, по-видимому, длинного дротика типа уже упоминавшейся фрамеи.
Даже спустя тысячелетия, в XVI — XVIII вв., казачьи копья, известные также как «литовские», или сулицы, — их отличал не круглый, а квадратный паз под загвоздку — сохраняют сходную с фрамеей форму наконечника (хотя и несколько более вытянутую, сходную с пикой) и аналогичную манеру боя с сильными маховыми ударами и отбивами пером и древком по обе стороны конского корпуса.
Так же действовали и пикой конца XVIII — начала XX в., не уступавшей в распространении другому кавалерийскому оружию и ушедшей в небытие вместе с этим родом войск.

Развитие техники боковых ударов, а не уколов, наконечником копья в европейской коннице связывают обычно с восточными заимствованиями, хотя еще в войске Александра Македонскогобольшую часть конницы составляли «сариссофоры» — всадники, вооруженные пиками с кинжаловидными наконечниками наподобие пехотных, вытесненных в процессе формирования комплекса вооружения катафрактария контосом уже ко времени римско-парфянских войн.

Однако в раннем средневековье таранный удар тяжелой пикой с граненым наконечником, в направлении которого развивались копья тяжелой конницы, не мог решать исход боя.
Даже тяжеловооруженный всадник был уязвим для стрел и дротиков, а организация войска не позволяла обеспечить его прикрытием до момента атаки. Короче говоря, схватка степной конницы была слишком маневренной для проведения копейной атаки плотным строем: противник попросту уклонялся от нее и засыпал катафрактов стрелами — оружием куда более действенным.
Особенно если учесть, что раннесредневековый «тяжелый доспех» все же недостаточно защищал всадника и почти никак — его коня. Впрочем, и прикрытия лошади известны, и всадник мог быть защищен частично перекрывающимися «черепицами» пластин, а то и двумя слоями брони — для стрел преграда фактически непреодолимая…

Несмотря на свою остроту и легкость, копья плоскоромбового сечения в бою со всадником в металлическом доспехе годились куда меньше, чем пики квадратного или ромбического сечения.
Те же, в свою очередь, могли служить только в качестве оружия первого удара, не годились для манипулирования в затяжной маневренной схватке больших кавалерийских масс.

Так возникли условия для появления граненой пики с режущей кромкой. (Тут уместно вспомнить мнение известного военного историка Г. Дельбрюка, основывающееся на военно-медицинских сведениях, полученных от непосредственных участников сражений XIX в.
Согласно этому мнению общевойсковая европейская пика (в отличие от тяжелого «рыцарского» копья) на уколе не очень эффективно поражает даже бездоспешного противника, «раздвигая» (а не пронзая) мышцы и останавливаясь при попадании в кость[Проведенный авторами анализ описаний ран, нанесенных подобным оружием, по российским источникам XIX в., согласуется с этим мнением.]. Тут и могла помочь «копейная рубка»…)

Граненые копья с долами — выборками и заточенными ребрами имели три основные разновидности, создававшиеся в различных условиях и различных целях, но имеющие общее, восточноевропейское происхождение.
Речь идет о ланцетовидном копье, вошедшем в богатый и разнообразный арсенал викингов, в первую очередь — балтийских варягов, о кавалерийской мадьярской пике, получившей уже в новое время название уланской, казачьей или, благодаря матерчатому прапорцу, «хоронжевки», и, наконец, о русской рогатине. Все они заслуживают отдельного внимания.

Наконечник копья был длиною в два локтя и сверху у него было четырехгранное острие. Верхняя часть наконечника была широкой, а втулка — длинная и толстая.
Древко было такой длины, что стоя можно было достать до втулки. Оно было очень толстое и окованное железом. Железный шип скреплял втулку с древком. Такие копья назывались «кол в броне» (Исландские саги. М., 1956).
Герой одноименной саги Эгиль Склагримсон и колол, и рубил таким копьем двумя руками, забросив щит за спину, а в щитоносном строю использовал, очевидно, как обычное колющее оружие.
Расширенное в отличие от классического листовидного копья острие несколько напоминало булаву-пернач, что придавало ему большую прочность и силу при ударе, требуя соответственно усиления втулки.

Помимо тяжелых копий среди ланцетовидных были и сулицы, за ними и осталось будущее, когда «кол в броне» был вытеснен глефами, алебардами и другим колюще-режущим оружием.
Кстати, викинги, владея достаточно мощным луком, при этом всячески жаловали ручное метание копий, топоров и камней.
«Обмен» метательными снарядами был традиционной формой корабельного боя, а топор, заброшенный на частокол, служил для его преодоления. Чтобы брошенное во врага копье не «вернулось», викинги иногда вытаскивали перед броском шип-загвоздку, что, однако, могло и испортить бросок («Сага о Греттире»).

В критической ситуации, скажем, освобождая руки, метали даже мечи и секиры на длинном древке. «Кол в броне» (и другие копья, допускающие нанесение рубящих ударов) служил эффективным замещением пики с коротким граненым навершиемили широким ножевидным пером.
Такое оружие изредка попадало на русский Север с ветеранами наемных варяжских дружин и считалось достаточно экзотическим. Шире были известны франкские копья с клиновидным пером и перехватом либо крюками под ним. Они легче вонзались (что потребовало ограничителя) — наверняка пробивали кольчугу и позволяли удлинить древко при небольшой массе наконечника.

Рогатина и её вариации

На смену «колу в броне» приходит рогатина — традиционнейшее штанговое оружие Северной Руси, где, как и в других регионах североевропейской раннесредневековой цивилизации, бытовали ланцетовидные копья.
Основание пера фактически образовало вогнутую чашку, верхняя его часть вытянулась, лезвия спрямились — все это улучшило проникающие свойства и надежность оружия.

В XI — XVII вв. в популярности рогатине не уступал разве что топор. Ее наличие удовлетворяло потребности в колюще-ударном оружии, что объясняет отсутствие на Руси всякого родаморгенштернов, годендаков и «бернских молотов», столь популярных в Центральной Европе (их преимущество сказывалось лишь против более мощного доспеха, чем был типичен для Руси).
Рогатина оказалась лучшим оружием нашего копейного боя на ближней дистанции, непосредственной предшественницей штыка, так как в отличие от прочих копий средней длины была изначально двуручным оружием. Вес рогатины позволял отбивать ею как шестом вражеские удары, а лезвия при маховых движениях угрожали неприятелю не меньше, чем прямой укол острием.
Металлический доспех типа кольчуги обычно защищал от укола рогатиной, но не от силы ее удара, отбить который также было сложнее, чем укол длинного копья, более слабый и наносимый с большей дистанции (но справедливости ради добавим: легче, чем удар западноевропейской алебарды, более пригодной для боя с хорошо владеющим оружием латником).

Единственным тактическим ограничением применения рогатины было использование ее против конницы, и то лишь в случае бронирования коней, опять-таки для Руси мало характерного, но ведь русские воины не только на Руси воевали…

Только с зарождением регулярной военной доктрины простонародная рогатина изгоняется из военных арсеналов, уступая место пехотной пике, вскоре тоже уступившей место штыку.
Но это уже — период заката могущества холодного оружия, хотя отнюдь не финал его истории…

Простейшая модель пики — полый рог, насаженный на древко, и в этом прослеживается ее, по крайней мере, этимологическая близость к рогатине и «колу в броне».
Кстати, происхождение термина «рогатина» можно возвести и к рогообразному, массивному и широкому перу, и к «рогам» (стопорам-перехватам охотничьих рогатин, мешавших зверю «нанизаться» на древко копья и достать охотника).
Сержантский эспонтон XVIII в., имевший перо кинжаловидной — в его боевых модификациях — формы, напоминающее увеличенный наконечник солдатской пики, в качестве обязательного атрибута имел такой перехват. Приближался он к рогатине и по габаритам, и по функции, да и по происхождению, восходя к европейским типам аналогичных копий.

Ударами эспонтона, ныне атрибутируемого как сугубо парадное оружие, что едва ли справедливо для всех случаев, сержанты расчищали путь линейной пехоте и защищали ее во время перезарядки мушкетов, играя, таким образом, роль пикинеров XVI — XVII вв.
Возможным было использование эспонтона и как офицерского протазана (и даже… мушкета с примкнутым штыком!), в паре со шпагой для одиночного боя с несколькими противниками, — манера, восходящая к пикинерам, фиксировавшим левой рукой и стопой 4 — 5-метровую пику, а правой державшим на изготовку клинок.

Впрочем, техника совмещения колющих ударов копьем и рубящих ударов мечом была широко известна еще в раннем средневековье и упоминается чаще, чем бой двумя клинками — манера уже позднесредневековья. Но вернемся к генезису пики.

Собственно, пикой именуют всякое длинное копье, от 2,5 м и более, применяемое в коннице или пехоте — в последней исключительно как двуручное оружие.
Формирование основных типов пик растянулось в Европе и на Ближнем Востоке на все средние века, однако уже в раннем средневековье было очевидно, что западные пики — рыцарские копья — будут относительно ближе к контариону катафрактов, а на Востоке — к македонской сариссе, как, например, персидская пика с кинжаловидным пером и казачьи копья XVI — XVIII вв.
Причина очевидна — элитарый характер и бронирование конницы на Западе и массовость, предпочтительность легкого вооружения всадника Востока, где, в частности, кожаный или стеганый «ярык» преобладал над металлическим конским доспехом даже в элитных комплексах.

Что же касается Центральной и Восточной Европы, то здесь пика приобретает своеобразную, но характерную для региона форму острореберного шестигранника.
Мадьярская пика, выдержав конкуренцию листовидных копий, а также широко использовавшихся конницей Руси вплоть до XVII в. ланцетовидных копий с укороченным на манер пики навершием, в новое время утвердилась в качестве ведущего штангового оружия европейской кавалерии.

Глубокая трубчатая втулка и небольшое массивное навершие делало пику пригодной для таранного удара (если что и затрудняло его, то не тип оружия, а порой «высокая» посадка кавалериста), выборки на гранях позволяли острить ребра, усиливая поражающие возможности и извлекаемость пики, сохраняя ее в руках воина после первой стычки «суима», что в условиях маневренности степного боя было немаловажным преимуществом.
Пики, использовавшиеся легкой конницей, в том числе казачьи XVIII — XIX вв., имели радикально заостренное при схождении ребер острие, с легкостью пронзавшее кольчугу или даже пластинчатый доспех, но малоэффективное против цельнокованых лат, впрочем в Восточной Европе практически не использовавшихся (кроме Польши).
В XVI — XVII вв. на Руси навершие пики достигало габаритов пера рогатины, свидетельствуя о ее пригодности для боковых ударов при «копейной рубке».

Пика с выборчатыми гранями была одновременно и массивной благодаря форме, близкой к пирамидальной, и плавному переходу от навершия к втулке, и легкой благодаря долам, что делало ее универсальным кавалерийским оружием, пригодным для боя с любым противником.

Сочетание кинжалообразного профиля с многогранным сечением навершия, так же как и черенковый способ крепления, существовавший у собственно мадьярской, раннесредневековой пики, сближал ее с бронебойными образцами стрел и даже клинков: стилетов, кончаров, панцерштекеров.
Черенок, хоть и не самое надежное средство крепления, способствовал точному совмещению оси древка и пера, обеспечивая точность укола. Втулка, играющая роль дополняющего черенок хомута, окончательно вытесняет его под влиянием рыцарских копий в позднее средневековье. Штанговое оружие с черенково-втульчатым креплением не исчерпывалось пиками, включая также ножевидные восточные пальмы и аналогичные им европейские глефы, известные у западных славян как «сулицы».

И пальму, и глефу успешно использовали всадники (нелишне напомнить, что термин «глефа» часто использовался наряду с «копьем» для обозначения тактической единицы, а в состав рыцарских «копий» XIV — XV вв. входили кутилье — конные кнехты в тяжелом вооружении, в состав которого включалась и глефа).
Русь не испытывала заметной потребности в этом оружии, благо оно представляло из себя фактически асимметричную рогатину, а боевые багры применялись и самостоятельно — в пехоте, и в комбинации с копьем — в коннице.
Впрочем, тоже не слишком часто. Без латного доспеха, современником которого была западноевропейская глефа, всадника легче было убить, чем стащить с седла, для чего багры и предназначались.

Аналогичным глефе самодельным оружием были боевые косы, насаживавшиеся на древки и отвесно, и традиционным способом. Наследуя традиции многошереножной шпалеры позднего средневековья, сочетавшей щитоносцев, алебардщиков и пикинеров, вооруженная косами пехота — «косанеры», как именовали их в войске Костюшко, — поражала ими и кавалеристов, и коней (в ноги и грудь), задействуя одновременно не менее трех шеренг бойцов.
Таким же образом, хоть и менее организованно, бились косами участники многочисленных крестьянских восстаний и войн XV — XVIII вв. в Чехии, Венгрии и Польско-Литовских владениях, где глефа широко была распространена в качестве оружия ополченцев и развила навыки боя колюще-рубящим оружием.

Если глефа имела сходство с косой, то совна или вуж более напоминали сабельный или тесачный клинок, в результате чего нагрузка на черен увеличивалась.
Если черен глефы и пальмы практически покрывался втулкой, то у совны и вужа он глубоко заходил в древко, повышая роль обоймиц-хомутов и в целом оковки. Превосходя перо глефы по длине и ширине, полоса совны была уже в обухе.

Одним отличием совны от глефы была елмань, у острия полосы вместо багра в основании обуха. В Западной Европе аналогии клинков и вужей подчеркивались даже терминологически — понятие «фальшион» подразумевало оружие с эфесом, на коротком или на длинном древке. Восточное происхождение штанговых клинков очевидно, так же как и их большая предпочтительность для пешего боя в отличие от более легкой глефы. Техника двуручного боя с седла для Европы достаточно нехарактерна.

К вужам относят также оружие с вытянутой и, очевидно, загнутой на конце полосой, крепящейся тоже при помощи хомутов, но не в продолжение, а вдоль древка.
Здесь мы видим явную параллель с китайской секирой «дао», для которой характерны оба способа крепления. Первый удлиняет оружие, второй компенсирует отсутствие направляющего удар широкого обуха, роль которого играет древко. Однако европейская традиция относит такое оружие все же к классу алебард, в котором крепление при помощи обушных хомутов представлено итальянской «алебардой трабантов» и старейшим типом алебард — «швабо-швейцарским».

Если совны в послемонгольское время на Руси прижились «по соседству» с рогатиной, то «двуобушные» алебарды полностью заменял бердыш, имевший вместо нижнего хомута косицу.
Смешение обушного и клинкового штангового оружия, происходившее на Западе в позднем средневековье, на Руси исключалось принципиальным различием в роли и значении мечей и сабель, с одной стороны, и боевых топоров — с другой.

Боевой топор

Начиная с эпохи Великого переселения народов не только у славян, но и практически во всей Европе в ближнем бою пехоты основная роль отводилась топору.
При сравнительно низком уровне металлообработки, когда производство стали на основе крицы было явлением исключительным, оружие с локальной рабочей частью и значительной массой было дешевле и выигрышнее клинкового: длинное древко позволяло держать противника на дистанции, недоступной римскому мечу, а в случае ее разрыва либо сокращения воин освобождал руки для клинка или лука, меча топор в неприятеля.
Отсюда и популярность топоров как метательного оружия, и пресловутая последовательность франкского рукопашного боя: «метали копья, бросали топоры и, сойдясь, бились мечами».

Франциска (она же, в другой транскрипции, «франкиста» — оружие франков!) — узколезвийный трапециевидный топор с опущенным обухом и слегка скошенным лезвием — действительно удобна как для рукопашного боя, так и для метания. Применялась она и пехотой, и всадниками.

Метание топора — или даже нескольких поочередно — давало возможность непосредственно прорваться в ближний бой, в котором преимущество было за мечами. А ведь именно Нижний Рейн, прародина франков, на протяжении всего раннего средневековья был главной оружейной мастерской Европы и центром производства «франкских» мечей — недостатка в них не было.
Для атакующей манеры боя завоевателей-франков такой порядок применения оружия был равно удобен против последователей как римской, так и варварской тактической школ.
Будучи более громоздким, чем меч, топор был в ту эпоху более универсален, пригоден на различной дистанции боя, в то время как меч был удобен только в ближней рукопашной схватке.
Секироносец в рукопашной мог потерять оружие, если противник захватывал древко рукой, что подтверждалось особым способом удержания топора: «широким хватом» — за рукоять (нижнюю часть древка) и под шейку рабочей части, а возможно, и одной рукой — под шейку, используя древко как палицу «обратным хватом» и предохраняя его от захвата.

«Бронебойность» топора в тех условиях была исключительной благодаря инерции рубящего удара, усиленного за счет массы топора, отвесу — т. е. удалению центра тяжести оружия от руки и вынесению его за ось древка, к лезвию, а также эффекту рычагов, образуемых рукой, древком и лопастью. У топоров раннего средневековья, как, например, у франциски, ось обушной проушины проходила не под прямым, а под острым углом к осевой линии лопасти, что, особенно при скошенном и обращенном вниз лезвии, обеспечивало вынос центра тяжести за плоскость лопасти, вперед и вниз, по направлению нанесения удара, а в сочетании с коленчатым изгибом древка дополнительно улучшало управляемость оружия.
В позднем средневековье, во времена секир и чеканов со сложнофигурной лопастью, размещение центра тяжести перед лезвием достигалось благодаря ее конфигурации, а совмещение плоскости лопасти с направлением удара обеспечивалось за счет соотношения массы лопасти и обуха.

Топор, разумеется, не мог служить «продолжением руки», как клинок или копье, работа с ним требовала иной последовательности задействования суставов и плечевых замахов; техника парирования топором своеобразна и при действии одной рукой ограничена, но даже это способствовало распространению топора как народного оружия: здесь не было нужды в виртуозном фехтовании, а достаточно силы, выносливости и привычки к оружию.

В первые века нашей эры начинают доминировать топоры с трапециевидной лопастью, тогда как в древности преобладали луновидные лопасти, наследовавшие бронзовые образцы.
В средние века лезвие топоров никогда полностью не спрямлялось, но ширина его варьировала в зависимости от тактических задач. Обычно удар даже небольшого топора выводил пораженного из строя, вызывая шок и контузию, даже если сама рана не была опасной; а ранение широколезвийным топором — предшественником секиры — было в большинстве случаев смертельным…

Всаднику в условиях маневренного боя принципиально важно было обзавестись двуострым оружием — не случайно именно меч стал в Европе атрибутом воинского сословия.
Восточноевропейским степнякам, вооруженным однолезвийными клинками, «двуострым» оружием служили боевые топоры с молотком — чеканом на обухе. Топор с узкой вытянутой лопастью использовался как едва ли не основное оружие верхового рукопашного боя в раннем железном веке, преобладая над кавалерийскими клинками — махайрой и картой.

В средние века в связи с широким распространением металлического защитного вооружения появилась необходимость не только «достать» противника, но и пробить его доспех либо оглушить обухом.
Лезвие топора еще более вытягивается и сужается, обух оснащается мощным молотком, а втулка приобретает кольцевидную форму, характерную для боевых молотов-чеканов, сохранив, правда, выступы с боков обуха («щекавицы»), свойственные топорам — рубящему оружию.

В комплекс вооружения степного всадника VIII — X вв. входит и клинок, предназначенный для конной рубки, и топор, используемый теперь скорее против тяжелой пехоты, чем против всадников.
У рядовых воинов это были сабля и топорокчекан, а у знатных обладателей тяжелого доспеха, сражавшихся с «себе подобными», — палаш и секира-чекан. Луновидные и Т-образные секиры, способные к рубяще-дробящему — благодаря массе и ширине — и рассекающему — благодаря форме лезвия — действию были характерны для знати аланских племен, обитавших на Северном Кавказе и Восточной Украине. Изображения мечей, палашей и Т-образных секир с выраженным чеканом на длинном древке часто встречаются среди кавказских петроглифов, посвященных сюжетам Нартского эпического цикла древних алан.

Чернигово-Северские земли, находившиеся в постоянном контакте с аланами-«ясами», были знакомы и с их оружием.
К черниговским и киевским древностям относится несколько классических образцов раннесредневековых секир-чеканов, ошибочно считающихся «славянским топором».
Развитые щекавицы, усиленный в верхней части обух и чекан либо суженный клевец свидетельствуют о предназначении этого оружия для боя с коня. Оттянутый вниз обух и развитые нижние щекавицы более характерны для пехотных топоров, в частности североевропейских.

Скандинавское происхождение имеет еще одна разновидность секиры, сугубо европейская, получившая название датской или лохамберской — от залива Эмбер, где располагалась крупнейшая колония викингов в Британии, и восходящая к широколезвийному трапециевидному топору. Такие топоры, как и секиры, отличались тем, что длина лопасти не превосходила длину лезвия, а иногда и уступала ей.
Лопасть северного топора в длину и ширину достигала 22 — 25 см, в то время как боевой топор или небольшая секира всадника не превышали 12 — 15 см (без учета обуха). Широкое лезвие не только усиливало удар, но и расширяло рану, усугубляя поражение и облегчая высвобождение оружия, что для топоров вообще было серьезной проблемой.

Широкая лопасть позволяла варьировать ее конфигурацию — усилить и заострить верхний торец или вырезом от нижнего торца образовать бородку.
Секира с развитой верхней частью лопасти могла, разрубив средней, наиболее мощной частью лезвия щит, одновременно поразить противника в лицо или грудь, как, например, «Великанша Битвы», служившая героям «Саги о Ньяле».

Прямой удар — тычок верхним торцом лопасти, наносимый от груди двумя руками, теперь не только отбрасывал противника, позволяя замахнуться, но и «накалывал» его, предваряя сметающий удар лезвием. Скругление лезвия секиры приводит в XIII в. к приобретению «лоханбером» луновидной формы, одновременно заимствовавшейся в ходе крестовых походов у секир Востока.
Бородка, значительно облегчая секиру, позволяла свободно действовать ею одной рукой и придать лезвию более радикальный изгиб, обеспечив рассекающий эффект. За несколько столетий викингских походов бородковидная секира стала самым распространенным типом боевого топора в Европе.
На Украине широколезвийные и бородковидные топоры (у последних еще недостаточно скруглено лезвие, уступающее длиной лопасти, чтобы именовать их секирами) распространяются в XI в. с новгородскими ратниками Ярослава и викингами Якуна «Златой Посуды» — последней варяжской группировкой, игравшей заметную роль в киевских делах.

Бородкой оснащались и секиры, у которых на нее приходилось не менее половины лезвия, и собственно топоры, которым бородка удлиняла лезвие до 1/3 длины или усиливала вытянутый нижний торец, который мог служить зашитой левой руки или для парирования, а также обеспечивать отвес.

Бердыш

В отечественной литературе двуручная секира с приспособленным для укола верхним торцом традиционно именуется бердышом по аналогии с московскими бердышами XVI — XVII вв.
Однако характернейшая его черта (соединение нижнего торца лопасти с древком «косицей») была сугубо восточной традицией, существовавшей еще в древности, а в средние века в Европе помимо Руси только на Балканах и — в единичных экземплярах — на Севере.
Секира с косицей «вписывалась» в традицию лохамберских секир, но вытеснение народного ополчения-ледунга наемничеством, преимущественно немецким, обеспечило господство швабо-швейцарских алебард, аналогичных по тактической функции, но со втулкой-хомутом вместо косицы.

Сам термин «бердыш» восходит не к луновидным, как московский бердыш, секирам, а к bartaxe — бородковидному топору или секире.
В Речи Посполитой бердышом называли широколезвийный саперный топор с небольшой бородкой. В казацкой традиции бердыш ассоциировался с народным орудием «сердюков» или атаманцев, гетманских телохранителей, восходя к «посольскому» топору или луновидным секирам турок.

Чешские «ходы» — пограничники Шумавского леса, горцы Карпат и Трансильвании носили «батки» — они же балты или валашки, они же «гуцульские топоры» — топорики-посохи, представлявшие собой видоизменившийся под влиянием топорка-чекана степной конницы лесорубный топор с бородкой не более 1/4 лезвия.
Длинное древко и вытянутая лопасть позволяли лишенному защитного вооружения бойцу держать подобного себе противника на удалении и гарантированно вывести его из строя одним точным попаданием,достаточно мощным при большой дуге удара и концентрирующей его силу мощной и узкой лопасти.

Батка стала популярнейшим «костоломным» оружием западных славян и украинцев-гуцулов, а чекан, как и сабля, был атрибутом шляхтича, заменяя ему в XV — XVII вв. трость. Сохранив мощный кольцевидный обух, чекан приобрел небольшую лопасть с секирообразной конфигурацией и заточкой лезвия, а расширявшийся в сторону рабочей плоскости молоток сменился сужающимся к концу клевцом.
Двуручные западноевропейские боевые молоты XIV — XV вв. больше склонялись не к топору, а к палице — их пирамидальные или конусовидные парные бойки напоминали гипертрофированные шишки или даже целые навершия булав.

==Палица

На заре средневековья топор и копье серьезно потеснили палицу — дубину и шест, но в коннице она сохранилась и приобрела символическое значение, став, как и чекан, оружием тяжеловооруженных вождей, а затем и их атрибутом.
Латный всадник мог позволить себе игнорировать вражеские удары и бить с широкого замаха, а палица требует именно такого замаха либо непрерывного вращения и не предназачена для парирования — только для отбрасывания или выбивания оружия врага.
Будучи самым архаичным холодным оружием, булавы Восточной и Центральной Европы — буздыханы и брусы, иначе «киевские» булавы, отличавшиеся формой и расположением шишек, — вплоть до нового времени изготовлялись, как и тысячелетия назад, преимущественно из бронзы.

Кистень

Кистень же в отличие от булавы считался простонародным видом оружия. Ему, как никакому другому, было свойственно различие между «степными» и «лесными» типами. Если первый тип был с гирькой, служа едва ли не популярнейшим оружием ближнего боя легкой конницы VIII — XII вв., а в казацкие времена сменившись обычной свинчатой нагайкой, немногим менее эффективной, то к северу от Оки кистень скорее напоминал цеп.
Это конечно же не был «кропач» гуситов и стражи центральноевропейских городов XV — XVII вв., но, как и у цепа, у русского кистеня крепление гирьки к рукояти осуществлялось промежуточной скобой, обычно в виде восьмерки, а если ремнем, то широким и коротким.

Воинским оружием такой кистень в отличие от бича или небольшого цепного «моргенштерна», бытовавших в поместной коннице, не был.
Предназначался он для первого, внезапного удара, практически неотразимого и сразу выводящего противника из строя, и при малых габаритах мог легко быть спрятан. Потому кистень и стал символом разбоя, которым на Руси не брезговали и скоморохи-жонглеры, и акробаты, способные с кистенем в руках выдержать даже длительную схватку с несколькими неприятелями.
Скоморох — отнюдь не просто шут и не песняр-сказитель; это — «романтик с большой дороги», принимающий все условия подобного существования.
Правда, подобная публика (как и городской плебс) зачастую именно для компактности, потаенности применяла другой тип кистеней — иногда даже парных! — маленькую гирьку на ремне без рукояти, диктующую иной тип боя.

Мечи

Как и ударное оружие, клинки у славян изначально принадлежали к комплексу вооружения всадника. В эпоху становления славянства всадники — и мечники — служили привнесению в древнеславянскую воинскую культуру заимствований, в том числе и от тех традиций, что давно и прочно уже вернулись на земли славян.
«Цивилизация меча» началась в Восточной Европе в скифскую эпоху, с VII в. до н. э. Прямой меч-кинжал акинак служил не только оружием рукопашного боя, но и непременным элементом военного костюма, атрибутом мужчины-воина и религиозным символом.

В эпоху сарматского господства в Причерноморье — II в. до н. э. — II в. н. э. — акинак окончательно уступает место карте — длинному, до 1 м, мечу, уступает в буквальном смысле, поскольку и тот и другой носились у пояса справа, при помощи массивной лопасти, одновременно защищавшей живот. Сарматский акинак крепился к правому бедру, позднее сместившись на голень и предвосхитив засапожный нож.
Правосторонняя подвеска меча была удобна и всаднику, и пешему щитоносцу — последнему, разумеется, при коротком клинке, обнажая который не нужно было отводить щит.
Но у позднеримской, точнее, готской, византийской, кельтороманской пехоты гладиус (50 — 70 см) сменился семиспатой, или спатионом (30 — 40 см), а с левой стороны воин стал носить спату, массивный и длинный меч (75 — 95 см), приспособленный к конной и пешей рубке, а не к сочетанию вспарывающих и рассекающих ударов с уколами, как мечи античной эпохи. До появления спаты меч, особенно длиннее 70 см, для рубки применяли неохотно.

Преобладали удары с короткого замаха ближней к острию половиной или третью клинка. Неудивительно, что кавалерийские клинки исполнялись на манер шпаг, а пехотные своими усиленными концами часто напоминали расплющенную железную палицу.
Развеска (баланс) таких клинков не являлась принципиально важной, а основание их было хрупким и легкоуязвимым, отчего и эфес не был массивен, а гарда немногим отличалась от ножевого упора.
Спата весом свыше 700 г уже была хорошо сбалансирована при помощи навершия, имела функциональную крестовидную гарду и двуострый клинок с обычно скругленным острием.

Предназаченный для рубки меч не должен был глубоко проникать в мишень при уколе, подвергаясь опасности застрять и даже сломаться, но должен был обеспечивать режуще-рассекающее воздействие при тычке острием клинка.
Качество стали позволяло уже предотвратить излом в средней части клинка, но парировали удары мечом все же неохотно, тем более не подвергая угрозе основание клинка и эфес.
Спата послужила образцом и основой для последующего развития европейского прямого меча, а на Балканах она сохранилась вплоть до турецкого завоевания и получила название «славянского меча».

Иранская оружейная школа, породившая акинак и карту, создает параллельно спате «сасанидский» тип меча, подобно своим предшественникам напоминающий увеличенный до размеров меча кинжал, вернее, кавказский кинжал «кама» стал его уменьшенной копией и своеобразным «акинаком» позднего средневековья и нового времени.

Этот меч имел выраженное и плавно суженное острие и массивное тулово с широкими лезвиями. В нем проявилась одна из особенностей восточных мечей — предпочтение проникающего укола тычковому удару и одновременно сочетание рубящего удара с секущим — глубокое проникновение оружия в мишень с радикальным использованием секущего воздействия при его извлечении.
Причину этого мы видим в своеобразии защитного вооружения Востока — «законодателя мод» стеганого нашивного доспеха на протяжении всей древней и средневековой истории. Но более всего — в качестве стали. История средних веков началась и завершилась революциями в металлообработке.

Сабли

К середине 1 -го тыс. мастера Ирана и Сирии добились успеха в копировании центральноазиатских сталей «шам» и «вуц», получив «булат» и «Дамаск» (что отнюдь не синонимы), а в XVI в. распространение «мануфактурного» стального литья на основе чугуна положило конец эре меча в оружейном деле.
Но если европейский Ренессанс породил шпагу и ее производные — рапиру и палаш европейского образца, то оружием раннесредневекового Востока стала сабля.

Изогнутый широколезвийный клинок был широко распространен уже в древности, так как давал серьезные преимущества, в первую очередь в бою всадников.
При несовершенстве верховой езды (до македонских войн — без шпор, до гуннского нашествия — без стремян) и уязвимости клинков при рубке всадники должны были держаться друг от друга не ближе 1 и, кружа вокруг противника и стараясь достать его копьем-дротиком (вспомним «литовскую сулицу», соперничавшую в ближнем бою с рыцарской пикой), булавой и топором (из-за дистанции не опасаясь за уязвимость древка) или концом клинка.
При значительной дуге удара изогнутый на конце клинок бил с большой силой и плавно рассекал мишень, не испытывая значительного сопротивления и предотвращая угрозу утраты оружия.

Естественно, что при этом использование вогнутого и легкого клинка — сабли — было выгоднее, чем тяжелого и вогнутого — махайры. Булатный клинок как трехгранный, так и линзовидный, подобно мечу, в сечении был достаточно прочен, чтобы нанести сильный удар в точке изгиба, находившейся обычно в ближней к острию части средней трети полосы — или на границе средней и последней трети.

По мощи удара он немногим уступал удару секиры (как удар нижней третью клинка ятагана или махайры, при котором верхняя часть клинка играла роль древка).
Острие, усиленное, как и у совны, елманью — перьевидным выступом на обухе со встречной, к острию, заточкой, — рассекало мишень на всю свою длину, свободно выходя из раны.
Таким образом, «пробой защиты» (металла доспеха и сопротивления костно-мышечных тканей) и «нанесение раны» (рассечение основы доспеха и мягких тканей) производились раздельно и с одинаковым эффектом.

Елмань не только делала острие широким, массивным и двуострым, пригодным для укола, — для этого достаточно было расточки острия в четырехгранник, что и имело место у сабель VII — XI вв. и позднее, у персидского «шамшира» было доведено до совершенства.
Елмань служила своеобразным рулем, направляющим движение клинка, так же как у топора обух и лопасть последовательно направляли и стабилизировали положение лезвия при ударе. Для мощных двуострых клинков с линзовидным сечением это не характерно, и их приходится постоянно направлять кистью, чтобы удар не пришелся плашмя.

Елмань способствовала и обеспечению развески с отвесом — смещению центра тяжести к лезвию в точке изгиба клинка. Добавим все же, что для первых образцов древнерусских сабель елмань не характерна…

Наконец, сабельный клинок был более мобилен, легко обходил защиты благодаря легкости, кривизне и отвесу. Возможной, как впоследствии и у шпаги, становилась «доводка» отпарированного удара — разворотом плоскости клинка и «выигрышем» центра тяжести, а также использованием изогнутой части клинка для укола или удара елманью.
По тем же причинам сабля в определенном смысле более приспособлена к парированию, чем меч, и легче осуществляет переходы от защиты к атаке. Если для меча тех времен предпочтительнее жесткие встречные удары, отбрасывающие оружие противника, то плавные круговые движения сабли обеспечивали надежную защиту, позволяли даже в тесной схватке обойтись без защитного вооружения [Уланская сабля XIX в., восходящая к центральноевропейскому «смычку», а через него к «шамширу» и «ордынке», самая кривая и длинная — в пешем строю ее носили на сгибе левой руки эфесом под локоть, — позволяла «мельницей» отбиться от пик, утратив, правда, пригодность к ближнему бою.].

Последнее обстоятельство, как и большая, чем у традиционного меча, длина, особо способствовали ее популярности у полукочевых племен эпохи Великого переселения народов, да и в последующие века.
Впрочем, у меча есть свои достоинства, полнее всего проявившиеся в европейских школах фехтования такими его «наследниками», как шпага и двуручные эспадоны. Не будем здесь останавливаться на них.

От узколезвийных карт, у которых к началу нашей эры уже появляются изогнутые острия, ранние сабли не очень отличались.
Однако одновременно с саблей появляется и прямой «трехгранный» (считая одной из «граней» достаточно широкий обух) клинок-палаш. По силе удара и тяжести «разваленных» ран ранние восточные палаши уже не уступали топорам, тяжелым мечам и саблям с развитой елманью вроде турецкой «килидж» или арабской «семитар».
Для палаша была обязательной возвратная заточка, обеспечивавшая возможность прямого укола. Извлечение оружия при глубоком проникновении в мишень — а даже в XIX в. палашами в конном строю кололи не реже, чем рубили, особенно в начале схватки, — происходило опять же благодаря способности к режущему воздействию.
Палаш был способен прорубать — и рассекать — нашивной доспех, действуя так же, как и сабля, но с силой секиры. Но если саблю для этого приспособила полоса, то палаш — его рукоять.

Характерной особенностью раннесредневековых сабель был слегка изогнутый клинок и практически прямой черен, позднее, особенно в Европе, принявший форму, близкую к S-образной, дававшую возможность прямого укола и больший эффект в использовании изогнутого острия, уже лишенного «руля» — елмани.
Палаш, в свою очередь, отличался прямой полосой и череном с резким изгибом непосредственно у пяты клинка, позволявшим давлением пальцев на рукоять использовать всю длину лезвия, рассекающего мишень при возвратном движении оружия. И сабля, и палаш требовали скользящего хвата с наклоном кисти вниз и большим пальцем между средним и указательным, а уже в новое время, вдоль плоскости клинка, с опорой на щиток палаша или кольцо-«полюх» польских сабель. Аналогичный хват был предпочтителен и для топоров, а особенно — секир, причем указательный палец играл роль «поворотной оси» древка-рычага.

Меч же держали отвесно и жестко — кулаком, большой палец поверх указательного (все же уточним: не любой меч и не всегда).
К XIX в. в Европе (да и в России) этот хват в «ширпотребовском» варианте употреблялся уже для всякого рубящего оружия, вытеснив все другие из реальной боевой практики в область спортивного фехтования (хват, применяемый для эспадона, с большим пальцем на спинке черена, восходит к скользящему сабельному) или… в область «высшего пилотажа», виртуозного владения оружием, применяемого в бою воинской элитой.

На Севере в эпоху «военной демократии» традиционным оружием также был однолезвийный клинок, но не сабельного, а тесачного типа, развивавший традицию античного франкийского меча.
Такие клинки называют саксонскими, однако этот термин обозначает и двуострую шпагу, распространившуюся на севере и востоке Европы в XVII — XVIII вв., противопоставляя ее средиземноморским рапирам и собственным мечам и палашам предыдущей эпохи. Название же раннесредневекового оружия происходит от противопоставления изделий финских мечников и их восточных соседей.

Подразделяют их по габаритам на «длинные» (60 — 80 см), «короткие» (40 — 60 см), «широкие» и т. д. Но наибольшую известность приобрел скрамасакс — однолезвийный, но тем не менее приспособленный для укола клинок с хорошо выраженным лезвием и острием, с довольно острой заточкой, имевший к югу от Балтийского и Северного морей прямую, а к северу — изогнутую на манер ятагана полосу.
К северным типам восходят финские ножи и «подсадачники» славянских лучников, к южному — многочисленное семейство средневековых солдатских тесаков, в том числе и кортелан, или кортелес, чье название возводят и к итальянскому «колтеладжио», и к «корду», в названии которого многие исследователи видят славянские корни.

Как символ воинского сословия корд, кортелан, а затем и кортик становятся частью военного костюма незнатных земледельцев — шляхты. Боевые ножи и тесаки, трансформируясь в саблю, приспособленную для пешего боя — с недлинным широким клинком, изогнутым в средней части или, как западноевропейский эспадон XVII — XVIII вв., непосредственно у гарды, что увеличивало недостаточную при малом размахе дугу удара, — дали целый ряд образцов костюмного и боевого оружия народов Центральной и Восточной Европы.
«Гадарэ» — турецкий пехотный тесак — трансформировался в польскую «карабелу», которую даже всадники носили преимущественно для спешенного боя, благо к седлу у польского латника крепились справа — кончар, а слева — палаш.

Казачьи сабли XVIII в. — периода утраты вольностей и доступа к восточным арсеналам, — также напоминавшие тесаки коротким широким клинком и грубым деревянным эфесом, были предшественниками парадного гвардейского «клыча» времен Александра III и Николая И, да и шашки, заимствованные у черкесов и алан еще во времена суворовской «командирации» на Кубань. Но за тысячу лет до этого Русь еще только формировала основы собственной воинской культуры, вступая на путь «цивилизации меча».

Легенда о киевской дани хазарам — двуострых мечах, — подтверждаемая археологичными данными, ясно свидетельствует об отсутствии мечей в комплексе вооружения воинов Поднепровья в докиевский период, как и о быстром освоении этого оружия в IX в.
Эра меча начинается на Руси одновременно с началом активного использования Балтийско-Днепровского пути «из варяг в греки», со становлением дружинного строя — появлением «дружины-братства», военно-торговой и религиозно-политической корпорации, сменившейся впоследствии княжеской, феодальной дружиной.
Если в скандинавской традиции последняя именовалась «хирд», то первая «дрет», этимологически связуясь с «Идрет», дар Игга-Одина, что означало «искусство» вообще и воинское в частности, имела фонетическую параллель со славянской «дружиной» и самой «Русью», чьим первым государственным институтом и была дружина.
Как и войско «военной демократии», которое «дружина-братство» дополняет, выходя за его рамки, а феодальная дружина вытесняет, заменяя ополчением во главе с дружинниками-«де-сятниками» — «тиунами» на Руси и «танами» Датской Власти в Англии, восходит к соседской общине.

Восточнославянские земли в IX в. заняли ключевое положение в оружейной торговле Востока и Запада. Без булатного «сердечника» рейнские мастера той поры не могли сковать сварной трехслойный клинок — знаменитый каролингский меч, излюбленное оружие молодого рыцарского сословия.

Длиной около 1 м, оснащенный долами и массивным бронзовым навершием, служащим основным типологическим признаком при датировке мечей, каролингский меч окончательно преодолел ограниченность тактического использования европейских клинков, сделав их самым популярным и действенным холодным оружием.
На Восток каролингские мечи могли попасть только через Финляндию и ее балтийские фактории, минуя перекрытые аварами и веграми торговые пути по Дунайско-Балтийскому водоразделу через Верхнюю Германию и Моравские ворота и обходя капитулярии Каролингов, запрещавшие продавать оружие варварам-язычникам. Заметим, что запрет Карла Великого на вывоз франкских мечей в славянские земли в 805 г., как и захват тогдашней «Владычицы морей» Великой Фрисландии, был открытым вызовом дружинам Севера. Этот вызов был принят, и каролингский меч в руках викинга обратился против Запада.

Клинки «Ульфберта», «Ангельреда», «Леутрита» (первые «фирменные знаки» знаменитых мастерских, очевидно совпадающие с родовым именем клана потомственных мастеров и… своеобразно предвосхищающие тягу к фирменным изделиям типа «адидас» и «панасоник»!) монтировались, перетачивались и перековывались.

С установлением контроля над Залозным в Приазовье и Волго-Каспийским путями Русь получила и непосредственный доступ к рынкам булата.
Мечи Руси, по свидетельству арабских купцов, в отличие от «шам» и классических «каролингов» отличались развитым острием, способным не только к тычку, но и уколу, — это подтверждают и сообщения «Повести временных лет», описывая битвы и стычки XI в.

«Местный» тип каролингского меча позволял действовать им скользящим хватом, как сугубо кавалерийским оружием, используя остроту лезвия и способность к секущему удару. (Уточним все же: это скорее «варяго-русский» и тип оружия, и стиль боя. Впрочем, он, конечно, не оставался монополией этнических скандинавов.)
Однако Волго-Балтийский регион имел и собственный центр мечевого производства — в Курземе, откуда происходят прославленные «заговоренные» клинки многих героев северных саг. Были среди них и мечи, предназначавшиеся для двуручного хвата, а для облегчения боя одной рукой служил специальный темляк — кольцо, закрепленное в средней части черена. Таков был меч «Ехидна» Эгиля Склагримсона, трофей набега на Курземе; и меч Греттира Асмундсона, добытый из кургана готского берсерка.

Источник — «Воинское дело славян и их окружения»